Барочный цикл. Книга 7. Движение - Страница 29

Приметив подходящую розу, Иоганн проводил левой рукой по чёрному сукну на бедре, затем по ряду серебряных пряжек, крепящих чёрные ножны к перевязи. Продолжая движение вверх и за спину, рука отгибала полу чёрного шёрстяного камзола, так что становилась видна чёрная шёлковая подкладка. Иоганн сгибал локоть и поворачивал кисть. Ладонь его скользила тыльной стороной по ягодице и, миновав чёрный кожаный пояс, удерживающий панталоны от падения, останавливалась над левой почкой. Пальцы смыкались на чём-то твёрдом: рукояти кинжала, обитавшего в ножнах, косо закреплённых на поясе вблизи копчика. Распрямляя локоть, Иоганн извлекал клинок — быстро, пока пола не опустилась, чтобы её не разрезать. Предосторожность была бы излишней в случае большей части современных кинжалов, годных на то, чтобы колоть, отбивать удары, чистить ногти, но никак не резать. У Иоганна было несколько таких, но все они, очень богато украшенные, не подходили к траурному наряду. То же относилось и к его шпагам, не слишком большим и не слишком маленьким в сравнении со шпагами других знатных господ. Однако в дальнем углу шкафа он отыскал старые рапиру и кинжал — наследство двоюродного дедушки. Их изготовили в Италии по меньшей мере сто лет назад, когда и фехтование, и оружейное дело разительно отличались от нынешних. Рапира была очень длинная, на добрых восемь дюймов длиннее его руки, с довольно широким клинком, так что практически исчерпывала лимит веса для одноручного оружия. Лезвие, неоднократно выщербленное в бою или упражнениях, затачивали столько раз, что, если смотреть вдоль клинка, оно казалось волнистым.

Однако сказанное не относилось к змеевидному кинжалу дамасской стали, исключительно острому с обеих сторон. Форма эта появилась, когда некоторые фехтовальщики, с которыми Иоганну, живи он в ту пору, нечего было бы и тягаться, придумали хватать рукою кинжал противника. Приём этот работает, если держать крепко и если кинжал прямой, однако совершенно непригоден в случае змеевидного клинка. Так или иначе, рукояти кинжала и рапиры были относительно простые, скорее ренессансные, чем барочные, полная противоположность рококо; ножны — скромнее некуда, чёрная кожа без всяких украшений. Иоганн нацепил их сегодня утром. К полудню он перестал задевать длинными ножнами за столы и за щиколотки гостей. Теперь он срезал кинжалом цветы.

Свет шёл уже не столько от солнца, сколько от закатного неба, что требовало пересмотреть всю цветовую гамму. Иоганн, чрезвычайно осторожно убрав кинжал в ножны, вернулся к Венере и некоторое время перебирал груду цветов, затем — скорее по привычке, чем с надеждой — обернулся к дворцу. Тут он приметил, что оранжевый свет бьёт сквозь Каролинины апартаменты из противоположного окна. Занавеси отдёрнули; она вышла. В панике, что всё добывание цветов окажется тщетным, Иоганн выбрал из груды приличную охапку и, бросив остальные в качестве жертвоприношения богине любви, зашагал к Тойфельсбауму комической походкой человека, который очень спешит, но старается не бежать. В треугольной ограде чёртова дерева была лишь одна калитка, довольно далеко отсюда, а карета уже отъехала от конюшни. Не дай бог ему опоздать.

Иоганн добрался до железной ограды с небольшим запасом времени и шагнул в обитель Тойфельсбаума, где сумерки сгущались на час раньше, чем везде в саду. Миновав ограду, барон повернулся и оглядел дорожку: не видел ли кто, как он вошел туда, где принцесса намеревалась провести ближайшие два часа в безмолвных и уединённых раздумьях.

Убедившись, что никого нет, он запер калитку — осторожно, чтобы не звякнула, и остался стоять навытяжку, словно часовой, только с букетом вместо ружья. Вскоре из-за поворота появилась лошадка, запряжённая в лёгкую коляску. Кучер что-то крикнул. Лошадь замедлила шаг, миновала калитку и остановилась, затем попятилась, чтобы дверца кареты оказалась точно напротив входа. Кучер (быть может, проявляя излишнее недоверие к лошади) опустил тормозные колодки. Иоганн шагнул вперёд и отворил калитку. Затем потянул дверцу кареты.

За ней оказались два мастифа.

Глаза их лезли из орбит, ноздри раздувались. Над каждым, стиснув ему коленями бока и зажимая руками пасть, чтоб не залаял, стоял крепкий слуга. Иоганн шагнул вбок. Собак спустили.

Казалось, ни Сцилла, ни Харибда не коснулись лапами земли, пока не очутились в двадцати футах от кареты. Они влетели в Тойфельсбаум, круша ветки, словно два сорвавшихся орудийных лафета. Только исчезнув в глубине дерева, они залаяли, и то больше для проформы. Их дело было не поднимать дичь, а выполнять работу.

На дороге, идущей позади огороженного участка, дробно застучали подковы. Перед взглядом Иоганна мелькнул всадник с обнажённой саблей — один из его лейпцигских кузенов. Из-за Тойфельсбаума донеслись яростный лай и крик боли. Те двое, что держали собак — Элизины лакеи, — выпрыгнули из кареты и побежали на шум. Иоганн бросил сослуживший свою службу букет и припустил за ними. Он подумал было про рапиру, но она запуталась бы в ветвях, поэтому он вытащил кинжал и переложил его в правую руку.

Это оказалось излишним. К тому времени, как Иоганн добежал до ограды, всё было кончено. Один из псов — в сумерках Иоганн не мог отличить который — атаковал сброшенный на землюю балахон. На случай, если балахон — враг, пёс с ним сражался. Исходя из гипотезы, что это позвоночное, он мотал им из стороны в сторону, надеясь переломить хребет.

Один из лакеев успокаивал второго пса. У того была рассечена морда. Рана сильно кровоточила, но серьёзной опасности не представляла.