Барочный цикл. Книга 7. Движение - Страница 38

После того как они проехали некоторое расстояние по Сефрен-хилл, Даниель исхитрился освободить руку и открыть шторку. Луч солнца — не та роскошь, на которую можно рассчитывать в Лондоне, но усилия Даниеля были вознаграждены призрачным серым светом, упавшим на верхний листок в тюке.

СВОБОДА

Даппа

Гонитель мой утверждает, будто листки, вышедшие из-под моего пера, служат лишь затыканию щелей и прочим естественным надобностям в клозетах бенксайдских кабаков. Коли так, нельзя не подивиться столь близкому знакомству мистера

Чарльза Уайта с бытом упомянутых клоак; впрочем, не будем ломать голову над загадкой. Ибо если истинно приведённое утверждение, ты, читатель, наслаждаешься краткими минутами досуга в ретирадном месте на южном берегу Темзы, и мне надлежит перейти к сути, покуда ты не завершил своё дело.

Ежели ты обратишь взор к щели, из которой вытащил читаемый тобою листок, то, возможно, увидишь улицу — восточное продолжение Бенксайда. Она зовётся Клинк-стрит и служит границей Клинкской слободы. Молва гласит, что землю эту, принадлежавшую в древности неким аббатам, передали епископу Винчестерскому с тем, чтобы добрый прелат обратил её на службу Богу и беднякам. Соответственно целая череда епископов содержала здесь лупанарии, но не современные притоны разврата, пагубные как для клиентов, так и для несчастных женщин. Нет, то происходило в золотой век до распространения французской болезни, и великий покровитель борделей, обитающий неподалёку, в Сент-Джеймском дворце, высочайшим указом запретил принуждать женщин к указанном ремеслу помимо их воли. Столь успешно короли и епископы доглядывали за названными учреждениями, что персонал, администрация и клиенты отлично ладили. Увы, ничто в нашем мире не вечно, и здесь выстроили тюрьму, в которой я и пишу эти строки. Но не тревожься о моём благополучии. Рачением моей покровительницы и нескольких читателей я живу в просторной комнате с видом на реку; под нею много помещений без окон, где сотни моих собратьев-арестантов проводят дни в тяжёлых кандалах на лёгком пайке.

Почему, спросишь ты, Клинк, который короли и епископы стремились превратить в земной рай, сделался мрачным узилищем? Потому, отвечу я, что всё подвластно порче. Сифилис закрыл двери весёлых домов; бордели из Бенксайда переехали в грязные комнатушки, рассеянные по всему городу, где лордам духовным и светским трудно их отыскать, не то что уследить за царящими там порядками. Храмы Афродиты уступили место медвежьим садкам, кои я назвал бы Полями Марса, будь в них хоть что-нибудь от истинно воинского духа. Процветали здесь и Музы, покуда Кромвель не запретил театры. Некогда в Клинкской слободе резвился весёлый бог Дионис, но, увы, добрые эль и вино вытеснены новомодной отравой, джином. Горестная картина понуждает каждого мыслящего узника к раздумьям о том, что есть свобода. Ибо многие из нас живут в блаженной уверенности, будто принадлежат к сообществу людей свободных. Однако сколь же часто мы при тщательном рассмотрении обнаруживаем, что наша бесценная свобода не многим лучше моей привольной комнаты на верхнем этаже Клинкской тюрьмы! Мы можем отчасти списать своё чувство на тоску по Доброй Старой Англии, в виду которой всякая вещь, сколько угодно новая и диковинная, предстаёт как бы через старинную подзорную трубу, обещающую более точный образ, но на деле искажающую форму и цвета. В Доброй Старой Англии не было французской болезни, и потому бордели теперь не те, что встарь. Не было в ней и кровавых медвежьих садков, по крайней мере в нынешнем их числе; приличные люди брезговали посещать такие места, а уж тем паче содержать. И в Доброй Старой Англии не было рабства — нелепого установления, согласно коему один человек может быть объявлен хозяином другого на основании исключительно своих слов. В современной Англии всё это есть. Вот почему я не сетую, читатель, что тына воле, а я в тюрьме; ибо всякая свобода не более чем химера. Лучше быть в тюрьме свободным от обольщений, чем на воле в плену у лжи, распространяемой правящей партией.

— Ну и как вам? — спросила Элиза. Она наблюдала за Даниелем, пока тот читал листок.

— О, как эссей написано довольно бойко. В качестве политической тактики — довольно опрометчиво.

— Когда он пишет: «читатель то», «читатель сё», это не просто фигура речи, — сказала Элиза. — Его и впрямь читают, хотя при нынешнем политическом климате не многие в этом сознаются.

— В том-то и загвоздка, сударыня. — Даниель закрыл окно, потому что теперь они ехали по берегу Флитской канавы, неподалеку от Крейн-кортской штаб-квартиры Королевского общества; от аммиачного запаха перехватывало дыхание и слезились глаза. — Публикуя такое, он ставит на то, что виги победят, а тори проиграют.

Элизу критика явно смутила, однако у принцессы, слушавшей их разговор, был наготове ответ:

— Мы все на это поставили, доктор Ватерхаус. Вклютшая вас.

Если бы Иоганн не сказал Каролине, что Брайдуэлл был некогда королевским дворцом, она бы вышла из кареты, окинула его взглядом, определила как полуготические-полутюдоровские развалины и отвернулась, теперь же должна была оторопело разглядывать его несколько минут, силясь мысленно воссоздать прежнее величие.

Двор, где заезжие герцоги, возможно, играли после обеда в кегли, был завален грудами истёртого каната, который потресканным пальцам арестанток предстояло расщипать на паклю. Из окна, в которое, просунув через решётку пипиську, мочился сейчас двенадцатилетний карманник, принцесса могла любоваться на свой флот в те времена, когда здесь была река, а не сточная канава. Шумные пыльные мастерские, наверное, служили конюшнями для рыцарских скакунов.