— Напротив, милорд, мы с вами беседуем замечательно.
— Тем не менее другие гости скучают. Для того-то и есть гостиные, курительные и прочие комнаты, где можно предаваться учёным беседам, не вгоняя в тоску остальных.
— Если это тактический ход с целью угостить меня портвейном, то надо ли идти на столь сложные ухищрения?
— Но где мы будем его пить? — спросил Болингброк.
— Не смею советовать, милорд, поскольку это ваш дом.
— Воистину. И я предлагаю: пусть те, кому безразлична натурфилософия, угостятся портвейном в моей гостиной, мы же с вами, как рьяные ценители наук, поднимемся в обсерваторию тремя этажами выше, дабы не терзать остальных гостей философскими умствованиями.
— Хозяин дома изрёк своё слово; нам должно повиноваться, — объявил Роджер Комсток, маркиз Равенскар, отодвигая стул; так они с Болингброком и оказались под крышей особняка, перед новейшим отражательным телескопом Ньютона. Однако ещё не совсем стемнело, звёзды не показались, и статс-секретарь её величества вынужден был направить телескоп на земные цели. Лёгкость, с которой он это сделал, навела Роджера на мысль, что ему не впервой подглядывать таким образом за соседями.
— Видимость сегодня превосходная, — заметил Болингброк, — поскольку день тёплый, и мало где топили камины.
— Портвейн отличнейший, — отозвался Роджер. Виконт собственноручно принёс в обсерваторию бутылку — самый тяжёлый труд, какой слуги позволили бы ему выполнить.
— Трофей политической войны, Роджер. Мы все алчем таких трофеев, не правда ли?
— Роль политика была бы слишком тягостна, — согласился Роджер, — если бы не вознаграждалась сверх узких рамок дозволенного.
— Прекрасно сказано. — Болингброк, нагнувшись, водил телескопом вправо-влево, отыскивая некую цель. Роджеру подумалось, что виконт хочет разглядеть купол собора святого Павла, в двух милях отсюда; однако тот наклонил трубу, направляя прибор на что-то, расположенное много ближе. Самым большим объектом в этом направлении был Лестер-хауз. Огромная, стоящая углом усадьба вместе со службами и пристройками занимала почти такой же участок, как зелёный квадрат Лестер-филдс к югу от неё.
— Вскоре стемнеет, и засияет Венера — тогда мы сможем любоваться её красой. Сейчас же, покуда мы ожидаем богиню любви, нам остаётся лишь созерцать её земных служителей.
— Вот уж не думал что вам — особенно вам — нужен для этого телескоп, — сказал Роджер, — помимо того, которым наделил вас Господь.
Усадьба выходила на Лестер-филдс парадным фасадом с небольшим двором, где гости высаживались из карет. Такой она и представала с улицы. Однако вид сверху напомнил Роджеру, что за домом есть много всего, незримого большинству лондонцев. Примерно две трети этой скрытой части со стороны Болингброкова особняка занимал регулярный сад, остальное — конюшни. Разделял их длинный узкий флигель — скорее даже галерея — основного дома.
— Жаль, сегодня они не вышли, — заметил Болингброк.
— О ком вы, Генри?
— О юных влюблённых. Он — белокурый, прекрасно одетый красавец, она — молодая дама с длинными каштановыми волосами и безупречной, я бы даже сказал, королевской, осанкой. Они встречаются в этом саду почти каждый вечер.
— Очень романтично.
— Скажите мне, Роджер. Вы, столько знающий о немцах, которые тщатся захватить нашу страну, видели ли вы принцессу Каролину?
— Имел такую честь однажды, в Ганновере.
— Говорят, что у неё дивной красоты каштановые волосы — так ли это?
— Описание вполне точное.
— А! Вот и она!
— Кто «она», милорд?
— Вот, поглядите и скажите мне.
Роджер неохотно шагнул к телескопу.
— Смотрите-смотрите! — подбодрил его Болингброк. — Можете не опасаться, половина лондонских тори глядели в этот окуляр и видели её.
— Вряд ли такие слова можно счесть рекомендацией, но я вас уважу.
Роджер нагнулся к телескопу.
В окуляре возник пузырь зелёного света; он рос по мере того, как Роджер приближал глаз к линзе и, наконец, стал целым миром. Поворот верньера — и мир этот обрёл чёткость.
Галерею, отделяющую сад (передний план) от конюшен (дальнего), разрезала посередине высокая сводчатая арка с воротами; сейчас они были открыты. Соответственно Роджер не мог видеть конюшен, только участок жёлтого гравия в проёме арки. Впрочем, даже этого было довольно, чтобы понять: сегодня там царит оживление. Копыта, обутые ноги и колёса сновали туда-сюда, сплющенные оптикой в плоскую картинку — живую кулису. На её фоне в арке стояла, нагнувшись, женщина, одетая по-дорожному. Она переобувалась из домашних туфель в высокие ботинки. Рядом лежал открытый саквояж, переполненный нарядами. Подбежала служанка с платьем в руках, сунула его в саквояж и принялась уминать руками.
— Я бы назвал это спешным отъездом, — сказал Болингброк в ухо Роджеру. — Похоже скорее на Меркурия, чем на Венеру.
Роджер, не обращая на него внимания, подкрутил верньер, старясь чётче разглядеть женщину, надевавшую дорожную обувь. У неё, несомненно, были длинные каштановые волосы, которые сейчас соскользнули с плеча и касались земли.
Нет, они лежали на земле. Грудой. Роджер заморгал.
— Что вы увидели?! — вопросил хозяин. — Это она?
— Погодите, я не уверен.
Локоны определённо лежали на земле. Дама спокойно закончила шнуровать ботинок, затем подняла их. У неё были белокурые, с проседью, волосы, уложенные плотно к голове. Она встряхнула каштановый парик, расправляя пряди, и надела поверх белокурых волос. Служанка, сумевшая таки закрыть саквояж, подошла, натянула парик сильнее и подколола его длинной шпилькой.